РСФСР, 1922 г. Суд над группой граждан, обвиняемых в антисемитской агитации. Расшифровка программы «Не так» (11.01.2024). Ведущие: Сергей Бунтман и Алексей Кузнецов.
С. БУНТМАН: Ну что ж, мы начинаем очередное дело. Вот, и сегодня у нас такой расклад: я дома, а Алексей Валерьевич Кузнецов в студии. На синем мрачноватом фоне.
А. КУЗНЕЦОВ: Потом мы поменяемся. После перерыва будет наоборот.
С. БУНТМАН: Да, я успею. Да, конечно. Даже если сейчас выйду. Да. Ну что же, у нас дело, которое представляет в себе жуткие картинки и всякие интересные вещи.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, дело, которое я выбрал, потому что… как мне представляется, это вот одно из тех дел, в котором именно видна эпоха. Я сразу хочу предупредить любителей жанра трукрайм: здесь не будет каких-то ужасающих криминалистических подробностей, здесь не будет загадки, здесь не будет расследования, здесь не будет, там, неясности после вердикта суда и так далее, это именно одно из тех дел, которые вскрывают состояние умов.
С. БУНТМАН: Ага.
А. КУЗНЕЦОВ: И вот с этой точки зрения мне оно и представляется интересным, и вот с чего хотелось бы начать. Есть довольно стойкое убеждение, которое с годами никуда не девается, а даже, я бы сказал, наоборот, как мне кажется, крепнет, что большевистская революция была революцией в значительной степени еврейской, что советская власть в её варианте первых десяти-пятнадцати лет была в значительной степени еврейской, и что если кто и выиграл как бы от революционных событий осени семнадцатого года, то выиграли евреи. Кто-то об этом говорит удовлетворённо, большинство об этом говорит с досадой, и так далее, и так далее. Вот я хочу начать с того, чтобы процитировать Алексея Гольденвейзера, человека, который сам в своё время отдавал дань увлечения революционными всякими теориями и не только теориями, но и действиями — правда, он не участвовал в терроре, но он достаточно активно участвовал во всякой организационной пропагандистской деятельности, имел из-за этого неприятности с полицией, и был он присяжным поверенным, довольно известным в России присяжным поверенным, и после того как он эмигрирует — а он эмигрирует в начале двадцатых и будет дальше жить в Берлине — он был довольно активен в Союзе русских адвокатов в Германии. Вот ты мне подарил, Серёжа, за что я тебе очень признателен, мемуары адвоката Гершуна — я их по нему…
С. БУНТМАН: Это с подачи Олега Будницкого, которого сегодня мы будем упоминать ещё.
С. БУНТМАН: Да, великолепный фильм!
А. КУЗНЕЦОВ: Саши Архангельского и Максима Курникова.
С. БУНТМАН: Курникова, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Который мы на протяжении уже — уже теперь нескольких лет всячески рекомендуем посмотреть, там этот вопрос подробнейшим образом исследован. Так вот, «Джойнт» и другие еврейские благотворительные организации в полном соответствии со своими, как говорится, уставными задачами, они оказывали помощь именно еврейским общинам. Эта помощь была видна, особенно в крупных городах, там, где евреев было достаточно много, и у нееврейского населения возникает опять-таки раздражение — вот, евреи своим помогают, вот, им идёт какая-никакая продовольственная помощь, вот, для них организуются какие-то там столовые, какое-то там угощение, какая-то там раздача каких-то других материальных, значит, ценностей. Ну, деньги в эти годы пока ещё не очень имеют хождение, только-только финансовая реформа Сокольникова начинает первые свои плоды приносить, только-только появляется вот этот вот крепкий советский червонец. Это ж первый год НЭПа!
С. БУНТМАН: Ну да!
А. КУЗНЕЦОВ: Всего один год прошёл! Самая-самая только раскачка, НЭП ещё далеко не вышел на своё, так сказать, плато. Вот, и это тоже вызывает по отношению к, значит, евреям соответствующее раздражение. Ну и, наконец, то, что довольно большое количество этнических евреев приходит в аппарат новой власти — это тоже, соответственно, вызывает раздражение. А почему приходит много? Конечно, где-то на местах, в каких-то учреждениях остались работать чиновники и приравненные к ним категории от старой власти. Но во многих учреждениях это было просто прямо запрещено, да, и там если и были старые специалисты, то их число исчислялось единицами, как, например, в советской милиции. Было известно некоторое количество специалистов царской полиции, но это каждый раз были исключения, там, по каждому человеку принималось отдельное решение. А в принципе — запрещено работать служащим старой царской полиции в советских правоохранительных органах. И то же самое касалось ещё целого ряда совучреждений. Нужны люди хотя бы минимально грамотные, а в силу, опять-таки, в первую очередь религиозной традиции уровень грамотности в среде еврейского населения был значительно выше, чем в среде населения православного, скажем так. Это тоже вызывает раздражение. И вот всё это приводит к тому, что в середине 1918 года, когда советской власти ещё года даже не было, Совет народных комиссаров принимает отдельный декрет, который так и назывался: «Декрет о борьбе с антисемитизмом и еврейскими погромами». Что в нём сказано? Этот декрет нам нужен, потому что именно он станет правовой основой для того процесса, о котором мы сегодня говорим. Уголовного кодекса ещё нет. Уголовный кодекс РСФСР — первый — уже написан к марту 1922 года, но ещё не принят и не введён в действие. Он будет введён в действие с 1 июля 1922 года, а у нас все события будут происходить в марте и апреле. Поэтому правовым основанием для вот этого судебного процесса будет вот этот вот декрет, в котором, в частности, сказано следующее: «Еврейский буржуа нам враг не как еврей, а как буржуа. Еврейский рабочий нам брат. Всякая травля какой бы то ни было нации недопустима, преступна и позорна. Совет народных комиссаров объявляет антисемитское движение и погромы евреев гибелью для дела рабоче-крестьянской революции и призывает трудовой народ социалистической России всеми средствами бороться с этим злом. Национальная вражда ослабляет наши революционные ряды, разъединяет единый, без различия национальностей, трудовой фронт и на руку лишь нашим врагам. Совнарком предписывает всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения, погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона». Вот так вот — ни много ни мало.
С. БУНТМАН: Да. Я хотел бы сделать здесь одно… Немножко контекст. И ещё напомнить и очень всем порекомендовать книгу. Так, это 1918 год: скоро будет 1919-й и 1920-й, да, порекомендовать книгу Олега Будницкого «Евреи между красными и белыми». Она, во-первых, со, скажем так, статистической точки зрения очень многое показывает, где кто был из евреев и в чём участвовал. Даже в агитационных, добровольческой армии и так далее участвовали.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, конечно.
С. БУНТМАН: Да. Потом, показывает количество погромов и кто больше всех отличился в погромах. С достаточно большим отрывом идут добровольцы, деникинцы идут.
А. КУЗНЕЦОВ: Угу.
С. БУНТМАН: Затем идут всевозможные отряды бандитские, причём не махновцы. Армия Махно — это далеко не первые.
А. КУЗНЕЦОВ: Нет, роль Махно сильно преувеличена, прямо скажем.
С. БУНТМАН: Это просто на Махно вешали всё, что делали от Григорьева до атамана Маруси.
А. КУЗНЕЦОВ: Всё, что висело, да, на Махно вешали — это правда.
С. БУНТМАН: Красная армия этим тоже не гнушалась, потому что были и Первая конная, и не первая конная.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну даже у Бабеля в «Конармии», и то видно это, а уж он — понятно, что он это ретушировал.
С. БУНТМАН: Да, и это было при любом волнении, которых в 1918 году было… За что приходилось заниматься террором и децимацией в Красной армии. При любом волнении антисемитизм вспыхивал как я не знаю кто.
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН: Вот, так что здесь была и военная необходимость и была необходимость, конечно, и государственная, вот в таком постановлении, которое ты сейчас цитировал.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну и потом, я думаю, что, несмотря на то что, действительно, ну тут много всякой трескучей революционной фразы — как в любом документе того времени — ничего особенного в данном случае нет.
С. БУНТМАН: Ну, объяснять-то надо было как-то.
А. КУЗНЕЦОВ: Но по сути, по сути, здесь всё сказано было правильно: если ещё мы сейчас дадим наши ряды расколоть по этому вот признаку, если мы развалимся на всякие там национальные выяснения отношений, то это, действительно, последний гвоздь в крышку гроба нашему, значит, и без того непростому делу. И наконец, начинается НЭП и появляется пятая мощная причина для антисемитизма. Вот сейчас Андрей покажет нам плакат, один из самых распространённых плакатов того времени. Вот если вы просто наберёте в любом поисковике в картинках, там, «плакаты периода НЭПа» — этот плакат у вас там будет в первых рядах. Вот посмотрите, пожалуйста, — это плакат из целой серии, там что-то около полудюжины рисунков, «Типажи НЭПа». Там изображены люди разного социального положения в период НЭПа. Вот перед вами собственно нэпман — главная, центральная фигура этого, значит, портретного ряда. Вот присмотритесь к этому нэпману.
С. БУНТМАН: Нет, ну это типичная антисемитская работа рубежа веков, XIX-ХХ.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот мне тоже кажется, что, конечно, при большом желании можно увидеть в этом нэпмане лицо кавказской национальности, например, (ну, тоже большой нос, тоже чёрные усы, да?), но на самом деле надо понимать, что в это время вот такой тип внешности в городах российских, конечно, в первую очередь ассоциируется с евреями. Это не совсем стилистика «Der Stürmer».
С. БУНТМАН: Нет, конечно, нет.
А. КУЗНЕЦОВ: У них будут ещё более карикатурные, конечно, да, и ещё более такие кровожадные, и так далее. Здесь, в общем, ничего кровожадного — здесь просто сытый, довольный собой человек. Явно совершенно, что у него жизнь удалась, как в том известном плакате уже 1990-х годов с красной и чёрной икрой. Но вот обратите внимание: вряд ли случайно нэпман изображён с откровенно карикатурными семитскими чертами. И действительно, статистика, которая не очень, скажем так, удовлетворяет учёных, исследователей, потому что собрана она фрагментарно, видимо, с большим количеством нарушений, но тем не менее, другой у нас всё равно нет и кое-какое представление о масштабе явления она всё-таки даёт. Вот смотрите: перепись 16 декабря 1926 года — это уже разгар, или как тогда говорили, угар НЭПа — уже до начала его спада остаётся совсем немного времени. Значит, вот в разгар НЭПа в Москве числится 24 126 частных торговцев. Сколько из них евреев? 3437 — то есть примерно 1/7 часть, чуть менее 1/5. Можно спросить, каким образом выясняли, кто еврей, кто не еврей. Я, честно говоря, не знаю — вполне возможно, что в этой переписи один из вопросов предполагал указание человеком своей национальности. Но даже если нет, я вам хочу сказать, напомнить, точнее, что для поколения евреев, которые были уже взрослыми людьми в 1920-е годы, — то есть это были люди, родившиеся задолго до революции, соответственно, получившие имена в соответствии с традициями своего народа — различить было гораздо проще, чем в случае с советскими евреями, там, поколения 1970-х, 1980-х годов, потому что имена давались еврейские, именно так они указывались в документах, фамилии тоже, да? Вот, и встретить еврея Мишу Иванова, как у меня был знакомый, стопроцентный еврей — он был Миша Иванов, вот, но это мой ровесник — значит, было совершенно невозможно, поэтому довольно легко определяется.
С. БУНТМАН: Тогда ещё нет, потому что скрывать имена начали очень серьёзно в другие годы.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, и переделывать Мойшу в Мишу, да, там, а Шлёму в Александра стали позже — пока никто этим ещё не занимается. И, значит, если взять не вообще всех частных торговцев, а относительно крупных, вот тех, кого можно назвать действительно нэпманами, вот именно такими, какой изображён на этом достаточно двусмысленном плакате — таких в Москве насчитывается чуть меньше 2,5 тысяч, 2469, евреев из них 810, то есть практически треть. Почему? Об этом можно говорить. Можно, точнее, не просто можно говорить, я имею в виду, об этом можно спорить, это можно обсуждать. Здесь, наверное, разные могут ответы предлагаться. Понятно, что в силу определённых сложившихся традиций в торговом деле, в мелком ремесле, то, что на смешанном русско-идиш, значит, наречии называется мелкий гешефт [нем. Geschäft] - вот в этом у еврейского народа (я имею в виду ту часть его, которая жила в западных губерниях Российской Империи в черте оседлости), ну, скажем так, опыт накоплен достаточно большой. НЭП открывал дорогу именно для такого рода людей. Запретив крупную промышленность в частные руки, оставив мелкое ремесло, оставив мелкую торговлю, торговлю вразнос, так сказать, «кустарь-одиночка без мотора» — вот вспомним все эти нам по «12 стульям» и «Золотому телёнку» хорошо известные выражения — понятно, что для мелкого ремесленника, для мелкого гешефтмахера, то есть мелкого торговца, мелкого маклера, там, и так далее, НЭП — вот это как раз его время. Поэтому то, что среди нэпманов оказывается немало представителей еврейского народа — в этом, наверное, нет ничего нелогичного. И это тоже, разумеется, вызывает определённые эмоции, совершенно определённого толка. Ну, а теперь вот после этого длинного пролога давайте перейдём, собственно, в чём заключалось дело. Дело было плёвое, и довольно многие газеты (а о нём в то время писали очень много, об этом деле). Слушайте, ну процесс происходил в Политехническом музее — 2 дня по 1,5 тысячи зрителей — очень громкое было дело для тогдашней Москвы: «Известия» писали, «Правда» писала, «Труд» писал, кто только не писал. Практически все сравнивали это дело с делом Бейлиса, потому что имел место кровавый навет, а дело Бейлиса всего за 9 лет до этого разрешилось и было прекрасно памятно. Но практически в каждой публикации говорилось о том, что ну конечно, это не дело Бейлиса, конечно, это только вот отрыжка тех же эмоций, которые в своё время это дело породили. И в какой-то из публикаций даже было сказано о том, что это дело может восприниматься как такая фарсовая инкарнация дела Бейлиса.
С. БУНТМАН: Фарсовая даже?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, слово «фарс» прозвучало. Ну, видимо, обыгрывалась известная фраза, что история повторяется дважды…
С. БУНТМАН: Трагедия и фарс.
А. КУЗНЕЦОВ: …как трагедия и как фарс. Я вам хочу сказать, что здесь, конечно, никакого фарса нет. Это дело очень трагическое. Другое дело, что оно такое вот в бытовом смысле трагическое, в том смысле, в котором говорят, что гибель одного человека — трагедия, а гибель миллионов — статистика. Вот смотрите, что происходит. Есть человек, его зовут Меер Гиндин, или Хиндин, как произносить. У нас, да, с немецкого, а следовательно, и с идиш тоже, звук «Г», с ним происходят всякие вещи, и «Х», да? Он старый человек, ему 75 лет. Он бедный человек, очень бедный — он практически нищий. При этом у него есть работа: он шамес московской хоральной синагоги, то есть служка. Ну, на православные деньги примерно дьячок (не дьякон, не священнослужитель, а именно дьячок, церковнослужитель). Но вот в традициях еврейских общин такие должности занимали очень часто люди бедные, неустроенные. Это такая своего рода форма благотворительности: ну вот есть старый одинокий человек, ну вот надо ему дать хоть какую-то возможность, хоть какой-то источник средств к существованию — понятно, что он плох, понятно, что он не проворен, что он не быстр, что на него много работы не возложишь. Ну, а куда его, он же наш, да? Пусть он уж как-нибудь тут кормится и греется и на миску супа себе заработает. Среди его обязанностей было доставлять тела умерших из моргов или тех мест, где они скончались, на еврейское кладбище. Вот он такой вот печальный ангел смерти. Сейчас у нас перерыв через минуту, но нам Андрей успевает показать старую фотографию…
С. БУНТМАН: Да, показать какой-нибудь…
А. КУЗНЕЦОВ: Да, это кладбище, которого уже нет. Помнишь, у нас в «Районах» в районе Дорогомилово была статья большая, посвящённая этому. Это единственное на тот момент в Москве еврейское кладбище, Дорогомиловское.
С. БУНТМАН: Это на месте которого дом Брежнева и остальные стоят, да?
А. КУЗНЕЦОВ: А я бы сказал, на углу — «Мастерская» Петра Наумовича Фоменко. Я сегодня сравнил карты — прямо вот ровно в угол, в ограду кладбища попадает здание, где сейчас стоит театр.
С. БУНТМАН: Да, 26-й и 30-й, вот, дома.
А. КУЗНЕЦОВ: Набережная Тараса Шевченко, совершенно верно, набережная Тараса Шевченко проходит посередине бывшего Дорогомиловского еврейского кладбища. Всего одно кладбище, хотя в Москве в начале 1920-х годов уже около 80 тысяч евреев. Но вот тем не менее — кладбище одно-единственное. И вот он туда возит тех мёртвых, которых — по каким-то причинам их доставку не могут обеспечить их родственники.
С. БУНТМАН: Ну представим-ка мы теперь книжку, которая прямо вот сюда вот, в эту епархию, в нашу епархию. Я поздравляю с выходом книжки. У меня лично не было такой эфирной возможности — поздравить Алексея Кузнецова с выходом этой книжки. Это третья, да, у нас?
А. КУЗНЕЦОВ: Это у нас в этой серии третья, по нашей передаче — третья.
С. БУНТМАН: Да, третья, третья книжка. Вот и… Сколько там дел?
А. КУЗНЕЦОВ: Тридцать. Тридцать дел, да.
С. БУНТМАН: Тридцать дел. Ну вот, вам-то подписал уже Алексей Кузнецов.
А. КУЗНЕЦОВ: Так а мы не встретимся никак. Я готов был сегодня вручить лично.
С. БУНТМАН: Ну да, конечно, да. Ну ладно, хорошо, я ещё подожду недельку, называется, или что-нибудь в этом роде. Ладно. Так что тот, кто уже покупает. А уже довольно много купили книжек?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну вот мы предложили первую, когда она ещё только-только вышла, ещё перед Новым годом, первая партия, 100 экземпляров — Алексей Венедиктов продал в течение то ли двух, то ли трёх часов.
С. БУНТМАН: Ну кто бы сомневался.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Он и сегодня будет этим заниматься. Вторую партию закупили сегодня, вот сегодня я два часа подписывал книги — она больше и, вот, начинайте, на shop. diletant.media.
С. БУНТМАН: Да, пожалуйста, да, по «Не таку», Дмитрий Мезенцев, которого, теперь я приветствую его в Люблине, вот и… да-да, именно так: по «Не таку» очередная книжка.
А. КУЗНЕЦОВ: Хорошо. Спасибо большое за поздравления.
С. БУНТМАН: Да, это очень хорошее событие и эту книжку с наибольшим удовольствием, как всегда, мы представляем. Хотя у нас много хороших книг. Это, всё-таки, плод очень большого труда. Очень.
А. КУЗНЕЦОВ: Совместного, нашего с Сергеем Бунтманом труда.
С. БУНТМАН: Ну я тут, это самое, кулацкий подпевала. Так говорили, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Ничего, ничего. За кулацкого подпевалу давали больше, чем…
С. БУНТМАН: «Спой песню, как бывало, кулацкий подпевала».
А. КУЗНЕЦОВ: Да, было такое.
С. БУНТМАН: Вот, ну хорошо. Давайте. Материалы для новой книжки мы уже делаем, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, вот сейчас прямо делаем, у вас на глазах творятся материалы для новой книги.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Значит, и вот этот самый несчастный старик Меер Гиндин 21 марта 1922 года получает от руководителя московской еврейской общины, Альберта Фукса, очень известного человека, тоже в своё время присяжного поверенного, который ещё до революции прекратил заниматься профессионально судебной защитой и переключился на вот эту вот общественную деятельность. Потому что руководитель московской и вообще любой еврейской общины — это общественная деятельность. Значит, от Фукса Меер Гиндин получает указание: доставить тело умершего накануне 8-летнего Хирши Рабиновича — он скончался 20 марта 1922 года от воспаления лёгких. Его семья буквально за несколько недель до этого трагического события вернулась откуда-то из эмиграции. Это были бедные люди: у них тут ни кола ни двора, ни источника дохода — ничего пока не было, и они обратились к общине с просьбой найти возможность бесплатно, с соблюдением всех соответствующих необходимых обрядов, значит, мальчика похоронить. И вот, значит, Меер получил указание забрать тело в морге и доставить его на Дорогомиловское кладбище и проследить за тем, чтобы всё было сделано как полагается. Дальше там идут ужасные подробности: он пришёл в морг на Лубянской, в районе Лубянской площади, получил там тело. В морге чёрт-те что творилось, значит, когда он получал тело, было зафиксировано, что на теле многочисленные следы крысиных укусов.
С. БУНТМАН: О господи!
А. КУЗНЕЦОВ: И вот он с этим восьмилетним, соответственно, мальчиком, завёрнутым в обычную постельную простыню и одеяло, не нашёл ничего лучше как попытаться сесть на трамвай на Лубянской площади.
С. БУНТМАН: Боже ж ты мой!
А. КУЗНЕЦОВ: А что ему делать? Ему семьдесят пять лет.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Мальчик — ну, какой бы он ни был худенький и маленький, но всё-таки это восьмилетний мальчик, а не грудной младенец, и тяжело ему, старому человеку, да и на дворе март — тоже вряд ли, так сказать, солнышко светит и птички чирикают. Он попытался влезть в трамвай. Влезть в трамвай у него не получилось — как что хорошо себе представляют все, кто знаком с тем, как тогда, так сказать, набивались как сельди в бочки люди в общественный транспорт. Он попытался сесть — его вышвырнуло. Он упал. Свёрток у него выпал. И раскрылся. Несколько, так сказать, пришедший в ажитацию народ доставил его в милицию. В милиции, к счастью для старика, довольно быстро, так сказать, убрали эмоции, включили профессиональные навыки, пригласили из морга, который тут в двух шагах находился, тот самый морг — пригласили специалистов, которые посмотрели, сказали: да ладно, слушайте, ну какое тут ритуальное убийство? Значит, мальчик умер своей смертью, это совершенно очевидно, мальчик обрезан, значит, это еврейский мальчик. Вы когда-нибудь слышали про ритуальные убийства еврейских мальчиков с целью получения из них христианской крови для мацы? Не слышали, правильно. Отвяньте. То же самое милиция сказала бдительным гражданам, значит, Мееру Гиндину прочитали, там, полагающуюся мораль и на этом, так сказать, скандал не произошёл, то, что называется. Хотя мог бы, конечно, произойти.
С. БУНТМАН: О господи.
А. КУЗНЕЦОВ: А до Песаха остаётся восемь дней. А до православной Пасхи, соответственно, две недели. Известно, что это то самое время, когда именно и охотятся за христианскими младенцами для получения той самой ритуальной крови.
С. БУНТМАН: Ну конечно, да-да. Да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: Значит, представить себе, что это просто совпадение, что она просто бросилась к старику, потому что увидела перед собой старого еврея с котомкой — ну, трудно. Видимо, опять что-то случилось. Может, он упал, может, у него котомка раскрылась, может быть что-то, но скорее всего, она что-то увидела. Она не, не на голубом глазу заблажила про христианского, значит, ребёночка. Ну и тут же собралась некоторая толпа, значит, неравнодушных граждан, я бы сказал — общественности, которые предлагали немедленно линчевать старика. Нашлись два персонажа — правда, милиция потом не успела их схватить — нашлись два человека, которые начали шумно божиться, что они своими глазами только что видели, как старик убивал младенчика.
С. БУНТМАН: А, ну да, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Но кто-то вмешался, кто-то старика прикрыл собой, кто-то сбегал за милиционером. Милиция опять, так сказать, вмешалась в эту ситуацию, и хотя это было другое отделение милиции — уже другое, не то, лубянское — но то ли они знали уже про этот случай, то ли просто, ну, исходили из каких-то там профессиональных инструкций. Они создали (чуя, что вообще такой скандал назревает нешуточный), они быстренько создали комиссию из двух судмедэкспертов, батюшки — в этом самом, о господи, сейчас это храм, значит, Косьмы и Дамиана, знаменитый у московской интеллигенции, в Столешниковом переулке.
С. БУНТМАН: Да, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Тогда он носил другое несколько название, там престолы по-другому перераспределились. Оттуда батюшку пригласили как эксперта по религиозному вопросу. Включили в эту комиссию четырёх представителей вот этой вот уличной толпы, которая при всём, так сказать, чтобы они как бы общественность представляли. Отнесли куда-то — может, там, в отделение, может быть, до морга, опять же, дочапали — осмотрели. Опять же: было найдено то же самое, что мальчик умер своей смертью, что мальчик, значит, явно совершенно еврей. Но милиция задержала четырёх наиболее активных представителей общественности. Ими оказались трамвайный кондуктор Романова, проявившая бдительность, пожилой крестьянин Ефременко, восемнадцатилетний театральный билетёр Серафимов и — в протоколе сказано «хорошо одетая женщина по фамилии Бендель». Хорошо одетая женщина по фамилии Бендель громче всех кричала «бей жидов!» Возможно, это было связано с тем, что она сама еврейка, муж у неё еврей, её отец собственный, кстати говоря, к этому времени уже умерший, покоился на том самом Дорогомиловском еврейском кладбище, куда держал, значит, дорогу тот самый Меер Гиндин, которого и следовало в данный момент, по её мнению, бить. Но они с мужем крестились, и, возможно, как новообращённая, она чувствовала особенную ответственность за то, чтобы товарищей по новой вере направить в нужную сторону. Почему-то милиция именно её отпустила. Может быть, убедившись в том, что она еврейка, возможно, в головах у милиционеров не укладывалась вот эта вот конструкция. А вот трёх безупречно православных товарищей — ну или граждан — Романову, Ефременко и Серафимова, соответственно, прихватили, и уже на следующий день состоялся судебный процесс. То есть не было по сути никакого следствия, было только первичное дознание. Буквально за полдня наверху, в Московском совете ли, в Московском ли горкоме партии, а может быть, и выше — мы не знаем, состоялось решение провести на следующий день прямо вот по горячим следам показательный процесс.
С. БУНТМАН: Показательный?
А. КУЗНЕЦОВ: Показательный.
С. БУНТМАН: Тут «показательный» ключевое слово, я думаю.
А. КУЗНЕЦОВ: Но не постановочный. Вот здесь очень важная разница.
С. БУНТМАН: Не-не-не. Нет.
А. КУЗНЕЦОВ: По всему: мы сейчас это увидим, что он показательный — да, конечно, это главная его задача, значит, в очередной раз напомнить трудящимся, какая, значит, гнусная язва антисемитизм и всё прочее, но он не постановочный, это будет видно по тому, как суд, значит, работал. Ещё одну картинку нам Андрей показывает, московским старожилам эта картинка — хотя она достаточно старая, это ещё, по-моему, дореволюционный вариант с pastview, но это московская хоральная синагога в Спасо-Глинищевском переулке, та самая, шамесом которой и был Меер Гиндин. Значит, был назначен судья. Суд — в соответствии с декретами о суде того времени — суд уже в советском варианте, то есть это судья и два народных заседателя из числа трудящихся. Вот нам сейчас Андрей показывает, значит, фотографию судьи.
Это Иван Александрович Смирнов. Человек, оставивший большой след в советской системе двадцатых-тридцатых годов. Вообще по профессии, по дореволюционной, он был булочник, причём уже во втором поколении. Отец его был булочник, и он был булочник, но булочник не в смысле у них собственное было производство. Они пекари, они работали на дядю, что называется. Вот в частности, будущий председатель Московского городского суда — а он и такую должность будет занимать довольно долгое время — работал в знаменитой булочной у Филиппова. Ну, скорее всего, на подхвате, потому что он был совсем ещё молодым человеком. А дальше в семнадцатом году он вступает в большевистскую партию, дальше его судьба помотает, но он успеет закончить коммунистическую академию — очень интересное учебное заведение, которое было организовано в восемнадцатом году. То есть к двадцать второму году, когда он уже успеет к этому времени побыть два года председателем московского революционного трибунала, он уже по советским меркам получил высшее юридическое образование. Сразу после начального. Но кстати говоря, я раньше встречался с этой фамилией — о Смирнове как о судье воспоминания неплохие. Неплохие. То есть он, конечно, в первую очередь большевик, во вторую судья, и где надо, судил он по партийной совести, а не по, значит, нормальному правосознанию, но там, где не было прямого указания, он вполне себе судья и вполне себе для того времени квалифицированный. Вот он возглавляет суд. У него два рабочих по бокам — ну, то, что в более позднее время на юридическом советском жаргоне будет называться кивалы. В газетных отчётах нет даже их фамилий — ну, рабочие и рабочие. Следующую картинку дайте, пожалуйста, Андрей. Вот такой вот, так сказать, интеллигент чернышевской, я бы сказал, внешности. Это Иннокентий Николаевич Стуков. Как раз он из, так сказать, интеллигенции, из дореволюционных студентов, но тоже пришедший в своё время в революцию. Он был назначен общественным обвинителем. Надо сказать, и это отмечали корреспонденты газет — а дело в том, что половина корреспондентов представляли различные еврейские газеты, причём не только советские (а в двадцатые и тридцатые годы на идиш выходило довольно много в Советском Союзе всякой публицистики и периодики), но были представители и зарубежной еврейской печати, в частности выходящей — выходившей? — в Нью-Йорке газеты «Forwards», выходившей на идиш. Вот они обратили внимание на то, что подчёркнуто — и обвинитель, и председатель суда, и народные заседатели — все безупречно не евреи. То есть…
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Очевидно, это не случайно. При этом…
С. БУНТМАН: Нет-нет, конечно, здесь важно было показать…
А. КУЗНЕЦОВ: Притом какое количество среди тех же дореволюционных адвокатов и других людей с высшим образованием было евреев.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Нет, вот здесь было важно подчеркнуть: нет, граждане, это не еврейский процесс в защиту своих. Более того, помимо трёх уже названных подсудимых на скамье подсудимых было ещё двое: Меер Гиндин, старик семидесятипятилетний, и глава московской еврейской общины Фукс. Он же давал Гиндину указания доставить мальчика!
С. БУНТМАН: А что им вменяли?
А. КУЗНЕЦОВ: Им вменяли нарушение инструкции, небрежность, преступную халатность. То есть…
С. БУНТМАН: Ну да. Ну и вообще, с общественным порядком там не всё, не всё здорово, когда или в трамвае везут, или пёхом в котомке.
А. КУЗНЕЦОВ: Не то слово! Сейчас я, сейчас я про это скажу. Безусловно не всё в порядке, кто ж говорит, что так, так и должно было бы быть. Надо сказать, что присутствовавшие на суде корреспонденты потом будут отвечать, что процесс шёл весело. Точнее — не столько процесс шёл весело, сколько публика реагировала. Во-первых, видимо, очень комической фигурой показался публике вот этот семидесятипятилетний шамес синагоги. Ну я думаю, что он, наверное, говорил с сильным местечковым акцентом, когда его допрашивали, он давал какие-то ответы, которые им могли показаться ну такими, несколько клоунскими. В общем, публика это воспринимала как развлечение, и обвинитель в своей заключительной речи, обращаясь к публике, даже счёл необходимым на это обратить внимание и сказать — ну я надеюсь, что вы уйдёте отсюда не только в хорошем настроении, но и с ощущением того, о каких трагических вещах мы сегодня говорили. Большое веселье вызвал допрос подсудимой Романовой — фамилия-то какая, и народ по этому поводу тоже, значит, всячески острил, что она из царской семьи.
С. БУНТМАН: Ну уж я думаю. Можно себе представить. Да. Ну конечно, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Решение суда — вот на мой взгляд ярко свидетельствует в пользу того, что это процесс показательный, но вот то, что называется не постановочный. Во-первых, по первым четырём подсудимым суд довольно быстро вынес решение. А вот по пятому, судя по всему, совещался всё остальное время. Это всё остальное время составило пять часов. Первым трём, значит, по Романовой, Ефременко и Серафимову, было решено, что да, они подстрекатели, но было сказано — и совершенно непонятно, на основании чего — было сказано: поскольку они были слепыми орудиями в, значит, руках неназванных представителей черносотенских, черносотенных и белогвардейских кругов, то суд считает необходимым ограничиться общественным порицанием.
С. БУНТМАН: Но этими черносотенными и белогвардейскими кругами — это в общем-то назывались, так, в общем-то, достаточно засорённые извилины, я думаю, у этих людей. Ну вот.
А. КУЗНЕЦОВ: И, видимо, именно поэтому ни общественный обвинитель, ни судьи не сочли необходимым заняться углублением этого вопроса. Потом, кстати, им за это, и Смирнову и Стукову, очень сильно прилетит в прессе. В печати будут задаваться вопросом: а почему, собственно, суд не сделал самого главного — почему он не вскрыл, ведь наверняка за этими людьми стояла самая настоящая организация.
С. БУНТМАН: А, вот!
А. КУЗНЕЦОВ: В центре Москвы действует антисемитское подполье. Почему, значит, суд не проявил вот… А надо сказать, что люди писали не рядовые вот эти вот статьи, о которых я упомянул. Одна статья подписана — ну, стопроцентной уверенности нет, но судя по времени, по всему, по стилю, по инициалам, которыми подписана статья — это Михаил Кольцов.
С. БУНТМАН: Ох бог ты мой.
А. КУЗНЕЦОВ: Будущая звезда советской журналистики, будущий «Испанский дневник», да, и будущие трагические страницы «По ком звонит колокол». Другую статью написал просто видный, крупный большевик, Стеклов. Настоящая фамилия — мы же раскрываем псевдонимы, да? — Нахамкис. Вот, Стеклов тоже писал о том, что вот суд не проявил достаточной революционной принципиальности и так далее. Имеется в виду — в преследовании вот этой вот компании антисемитов. Что касается старика, то здесь, похоже, спорили меньше всего. Было сочтено, что да, конечно, он нарушил все мыслимые и немыслимые инструкции, но он старый несчастный больной человек, поэтому решение суда по его персоне звучит в высшей степени гуманно: обратить… суд постановляет обратиться в органы социальной защиты с тем чтобы, значит, старику обеспечили нормальное достойное существование. То есть его не только не осудили, его фактически ещё и — ну, по крайней мере принято было решение особенно проследить за тем, чтобы он жил достойной жизнью. И как это ни парадоксально покажется, всё основное прилетело Альберту Фуксу. Вот, почему вы не обеспечили, чтобы должным образом соблюдался порядок при транспортировке мёртвых тел? Фукс…
С. БУНТМАН: У меня такой же вопрос, а что?
А. КУЗНЕЦОВ: Да! У Фукса таки был на него ответ. Абсолютно конкретный. Он сказал — в восемнадцатом году у московской хоральной синагоги была конфискована имевшаяся у неё специальная ритуальная повозка для переноски трупов, были конфискованы специальные носилки для переноски трупов, был конфискован весь запас полотняной ткани, из которой шились саваны для покойников, а когда мы обратились к властям за разрешением собрать деньги на новые — типа, ну извините, вы у нас вынуждены были конфисковать всё это, можно мы за свои деньги новые купим? Власти нам запретили. Почему запретили? А это вот то, с чего я начал, то, о чём Алексей Гольденвейзер писал. Новая власть, сколько бы в ней ни было этнических евреев, любые религиозные организации, любые религиозные общины, любые религиозные традиции воспринимала как враждебные. И поэтому хрен вам, а не соблюдение ваших похоронных традиций. То имущество, которое может быть нам полезно, мы, понятное дело, конфискуем, а новое заводить — не дадим. Лучше деньги отберём. Собственно говоря, и у синагог же тоже отберут в 1922 году — то, до чего дотянутся. А в 1923-м будут ещё попытки вообще их закрыть. И ту же московскую хоральную синагогу знаменитый раввин Яков Мазе́ только благодаря каким-то своим фантастическим связям и личной дружбе с Луначарским… ему удастся её отстоять. Знаменитая история, как Луначарский будет говорить: «Мазе, в отличие от большинства раввинов, это вот не враг советской власти, это выдающийся учёный…» и так далее. Сколько они диспутов провели вместе как уважительные оппоненты — отдельная и очень интересная история. Суд не принял во внимание жалкие оправдания Фукса о том, что просто не было возможности организовать нормальный похоронный обряд. И в результате Стуков, обвинитель, настаивал на том, чтобы Фукса, единственного из всей, так сказать, компании оказавшихся на скамье подсудимых, чтобы вот его посадить. Ненадолго, на годик, но посадить.
С. БУНТМАН: Ого. Всё-таки!
А. КУЗНЕЦОВ: Но суд с ним не согласился. Суд — пять часов, ещё раз говорю, они совещались… Я думаю, что они не пять часов совещались — что столько времени ушло на то, чтобы получить указания сверху. Они явно совершенно довольно быстро решили, что это вопрос не в нашей компетенции, нужно посоветоваться — и ждали «оттуда» указаний. Мои домыслы — ну что тут пять часов можно обсуждать? Тем более вот эти вот рабочие ребята, судя по всему, были небольшими мастаками отстаивать какую-нибудь точку зрения. Значит, Стуков со Смирновым, что ли, выясняли отношения? Стукова вообще не должно быть в совещательной комнате, но кто же в революционные-то годы на такие вещи обращает внимание. Ну, в общем, всё закончилось неплохо: вместо года заключения Фуксу дали год так называемых общественных работ: на практике это означало, что он продолжал работать в той же должности, в которой работал, просто теперь четверть положенного ему жалованья (а он получал от московской еврейской общины какое-то жалованье за свою работу) — вот его четверть он теперь в виде наказания в течение года переводил, соответственно, советской власти и что-то потерял в каких-то там страховых и социальных взносах и так далее. Ну, в общем, отделался — по сравнению с тем, что хотел прокурор, — отделался сравнительно, значит, легко. Ну и вот это бесконечное сравнение и в печати, и, так сказать, в разговорах всего этого дела с делом Бейлиса ещё и с тем связано, что советская власть отнеслась к делу Бейлиса в своё время очень серьёзно… Ну, впрочем, отнеслось ещё Временное правительство: вспомним, что ещё вот эта следственная комиссия, в которой Александр Блок работал секретарём, — они в немалой степени допрашивали и по поводу, так сказать, попыток государства влиять на суд в этом самом деле. Неслучайно в числе практически сразу же расстрелянных в 1918 году во время красного террора будет и Вера Чеберяк со своим единоутробным братом, вором Сингаевским, и министр юстиции Щегловитов. А через пару лет дотянутся до прокурора на судебном процессе над Бейлисом, до Виппера, брата известного историка-медиевиста, он умрёт в лагере… Вот, и то, что вот в этом, несмотря на весь трагизм ситуации, не слишком значительном деле, постоянно звучит дело Бейлиса — это такое вот своего рода самовнушение…
С. БУНТМАН: Ну да, это мантра такая.
А. КУЗНЕЦОВ: Советская власть сама себя уговаривает: мы не допустим, мы не позволим.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Значит, гидра не поднимет голову. Ну, как она поднимет голову в середине века, мы неплохо себе представляем.
С. БУНТМАН: Да, абсолютно. Ну это, действительно, вот всё больше прихожу к выводу с начала передачи, что действительно что-то фарсовое и в самом процессе, и в реакции прессы, того же самого Кольцова и Стеклова здесь… Причём Стеклов — это ведь такое пугало для антисемитов, Нахамкис-то, просто действительно. Это было что-то вот…
А. КУЗНЕЦОВ: Да и Кольцов, не будем забывать, в общем, тоже еврей.
С. БУНТМАН: Ну да. И было что-то в этом какое-то такое… деланое. Процесс не постановочный, но деланый очень серьёзно.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. Конечно, это процесс идеологизированный. Да.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Он должен был преподать обществу урок.
С. БУНТМАН: Да. Скажите спасибо, мы будем видеть за этим всегда какую-нибудь черносотенную, белогвардейскую организацию. Вот.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. А будете себя плохо вести — начнём доискиваться, которую конкретно.
С. БУНТМАН: Да, и кто в ней участвует, из ваших знакомых. Вот. Да, это очень любопытное дело. Двадцать второй год. Ну что ж, к новым страницам новых книг по мотивам «Не така»…
А. КУЗНЕЦОВ: Да!
С. БУНТМАН: Ещё раз говорю, что у нас третья книжка по, действительно, следам программы «Не так», юридическим нашим, судебным, она уже второй партией есть в shop. diletant.media.
А. КУЗНЕЦОВ: Что очень приятно.
С. БУНТМАН: Пожалуйста, покупайте. Ну что, спасибо, всего всем доброго.
А. КУЗНЕЦОВ: Всего всем хорошего, до свиданья.
С. БУНТМАН: До свиданья.